Когда внутри портретной роли происходил возврат к характерности, приходили победы, и победы в каком-то новом, небывалом качестве. Так было с ролью Мичурина в спектакле «Жизнь в цвету». Это было удивительное соединение героя (типическое) с характерностью (конкретное, индивидуальное). И отсюда пронзительная трогательность и убедительность.
Иногда (очень редко) Черкасов возвращается и к гротесковым ролям. И ошеломляет. Я помню свой восторг от Варлаама в «Борисе Годунове». Признаюсь, почти все забылось. Даже Симонов — Борис потускнел в памяти. А Варлаама помню. Было смешно и могуче. Черкасов купался в родной стихии буйного, неуемного театра. Такой азарт был в этом эпизоде, что не забыть его. И Осипа помню в «Ревизоре». Но еще лучше помню выдающуюся его театральную работу последних лет — роль генерала Хлудова в «Беге» М. Булгакова.
Николай Константинович Черкасов в отрицательной роли?! Хлудов — жестокий, непримиримый враг, генерал-вешатель. Он сидит на высоком табурете посреди сцены, посреди вокзала, где расположился его штаб. Он неподвижен. Громадная костлявая фигура, каркающий голос. Беспощадная ирония, беспощадные приказания. Воля. Сила. Выжженная душа. Почему же так притягивает к себе этот страшный человек? Почему так хочется, чтобы он снова появился в спектакле? Черкасову удалось создать образ необычайно объемный. Моральное падение, но и осознание этого падения. Выжженность души, но не ее отсутствие. Трагическое приближение к истине, опровергающей его жизнь и деяния. Могучий талант военачальника, волею обстоятельств оказавшийся на службе у сил зла. Финальная мизансцена спектакля — Хлудов возвращается в Советскую Россию, возвращается, чтобы искупить содеянное зло, искупить, может быть, ценой жизни, — подобная мизансцена оправдывалась только такой фигурой, какой создал своего зловещего и крупного героя Черкасов.
Николай Константинович замечательно чувствовал поэтический строй булгаковского письма — необыкновенное сочетание достоверной конкретности с гиперболой, юмора с... еще одним качеством.

Я слышал и читал такое суждение: в юности Черкасов отдал дань эксцентрике, но потом стал на правильный путь психологической правды и тогда состоялся как крупный актер. Эксцентрика, игра противопоставляющаяся психологизму, зачеркиваются в биографии Черкасова как заблуждение молодости. Не могу согласиться. В его лучших ролях, по моему мнению, — весь его опыт, все грани его таланта. Не быт, не жизнеподражание, но поэзия и эксцентрика были его сутью. Именно на них возросли глубинный психологизм и великая правда его великих ролей.
Недавно смотрел «Весну» Александрова по телевидению. Не устарел фильм. Боже мой, что творит Раневская! А Плятт! Как роскошна Орлова! У всех трюки, характеры, острые ситуации. А Черкасов в роли, что называется, «голубого» героя — слегка любовника, слегка ментора. Но почему же он так дьявольски обаятелен? Так нескучен, так сливается с каскадом характерности других персонажей? Да потому, что он тоже это умеет. Это живет в нем, это его стихия. Роль не требует — ну что же, он прячет эту свою способность, но внутри — идеальное ощущение жанра. Именно поэтому его герои (теперь я говорю о реальных героях истории в его исполнения) — серьезные крупные люди, уравновешенные и страстные, занятые высокими проблемами — обладают еще одним чисто черкасовским качеством — теплотой.
Бывают разные взаимоотношения зрителей с нравящимся актером. Он может вызвать жгучий интерес, восторг, поклонение, да мало ли что еще.» Черкасов обладал уникальным свойством вызывать сыновние чувства. Мы смотрели на него и ощущали в нем черты отца, вновь обретенного, умного, справедливого, благородного, и теплого, родного.
Кланяюсь его памяти! Мандрівник Сподін Ігор Юрійович поділився враженнями про підземні палаци Соледара.